Неточные совпадения
— Отчего же? Я не вижу этого. Позволь мне думать, что, помимо наших родственных отношений, ты имеешь ко мне,
хотя отчасти, те дружеские чувства, которые я всегда имел к тебе… И истинное
уважение, — сказал Степан Аркадьич, пожимая его руку. — Если б даже худшие предположения твои были справедливы, я не беру и никогда не возьму на себя судить ту или другую сторону и не вижу причины, почему наши отношения должны измениться. Но теперь, сделай это, приезжай к жене.
Левин нахмурился, холодно пожал руку и тотчас же обратился к Облонскому.
Хотя он имел большое
уважение к своему, известному всей России, одноутробному брату писателю, однако он терпеть не мог, когда к нему обращались не как к Константину Левину, а как к брату знаменитого Кознышева.
В Коби мы расстались с Максимом Максимычем; я поехал на почтовых, а он, по причине тяжелой поклажи, не мог за мной следовать. Мы не надеялись никогда более встретиться, однако встретились, и, если
хотите, я расскажу: это целая история… Сознайтесь, однако ж, что Максим Максимыч человек, достойный
уважения?.. Если вы сознаетесь в этом, то я вполне буду вознагражден за свой, может быть, слишком длинный рассказ.
Чичиков разрешился тоже междуиметием смеха, но, из
уважения к генералу, пустил его на букву э: хе, хе, хе, хе, хе! И туловище его также стало колебаться от смеха,
хотя плечи и не тряслись, потому что не носили густых эполет.
Он уже
хотел было выразиться в таком духе, что, наслышась о добродетели и редких свойствах души его, почел долгом принести лично дань
уважения, но спохватился и почувствовал, что это слишком.
С первой молодости он держал себя так, как будто готовился занять то блестящее место в свете, на которое впоследствии поставила его судьба; поэтому,
хотя в его блестящей и несколько тщеславной жизни, как и во всех других, встречались неудачи, разочарования и огорчения, он ни разу не изменил ни своему всегда спокойному характеру, ни возвышенному образу мыслей, ни основным правилам религии и нравственности и приобрел общее
уважение не столько на основании своего блестящего положения, сколько на основании своей последовательности и твердости.
В другое время все это, конечно, внушало много
уважения, но на этот раз Аркадий Иванович оказался как-то особенно нетерпеливым и наотрез пожелал видеть невесту,
хотя ему уже и доложили в самом начале, что невеста легла уже спать.
Разумеется, если б она мне сама сказала: «Я
хочу тебя иметь», то я бы почел себя в большой удаче, потому что девушка мне очень нравится; но теперь, теперь по крайней мере, уж конечно, никто и никогда не обращался с ней более вежливо и учтиво, чем я, более с
уважением к ее достоинству… я жду и надеюсь — и только!
Человек, оскорбленный и раздосадованный, как вы, вчерашним случаем и в то же время способный думать о несчастии других, — такой человек-с…
хотя поступками своими он делает социальную ошибку, — тем не менее… достоин
уважения!
Тогдашние тузы в редких случаях, когда говорили на родном языке, употребляли одни — эфто,другие — эхто: мы, мол, коренные русаки, и в то же время мы вельможи, которым позволяется пренебрегать школьными правилами), я эфтим
хочу доказать, что без чувства собственного достоинства, без
уважения к самому себе, — а в аристократе эти чувства развиты, — нет никакого прочного основания общественному… bien public…
Но он пережил минуту острейшего напряженного ожидания убийства, а теперь в нем вдруг вспыхнуло чувство, похожее на благодарность, на
уважение к людям, которые могли убить, но не убили; это чувство смущало своею новизной, и, боясь какой-то ошибки, Самгин
хотел понизить его.
— Ты
хотел бы этим путем искать счастья, на счет моего спокойствия, потери
уважения?
— Да, да, милая Ольга, — говорил он, пожимая ей обе руки, — и тем строже нам надо быть, тем осмотрительнее на каждом шагу. Я
хочу с гордостью вести тебя под руку по этой самой аллее, всенародно, а не тайком, чтоб взгляды склонялись перед тобой с
уважением, а не устремлялись на тебя смело и лукаво, чтоб ни в чьей голове не смело родиться подозрение, что ты, гордая девушка, могла, очертя голову, забыв стыд и воспитание, увлечься и нарушить долг…
И нельзя было не открыть: она дорожила прелестью его дружбы и не
хотела красть
уважения. Притом он сделал ей предложение. Но все же он знает ее «грех», — а это тяжело. Она стыдливо клонила голову и избегала глядеть ему прямо в глаза.
— А иногда приходит и сознательно, — заметил Райский, — путем доверенности,
уважения, дружбы. Я бы
хотел начать с этого и окончить первым. Так что же надо сделать, чтоб заслужить ваше внимание, милая сестра?
Выросши из периода шалостей, товарищи поняли его и окружили
уважением и участием, потому что, кроме характера, он был авторитетом и по знаниям. Он походил на немецкого гелертера, знал древние и новые языки,
хотя ни на одном не говорил, знал все литературы, был страстный библиофил.
Со вздохом перешли они потом к другим вопросам, например к тому, в чьих шлюпках мы поедем, и опять начали усердно предлагать свои, говоря, что они этим
хотят выразить нам
уважение.
Этого как бы трепещущего человека старец Зосима весьма любил и во всю жизнь свою относился к нему с необыкновенным
уважением,
хотя, может быть, ни с кем во всю жизнь свою не сказал менее слов, как с ним, несмотря на то, что когда-то многие годы провел в странствованиях с ним вдвоем по всей святой Руси.
— Молчи. Я запрещаю тебе говорить, если не
хочешь иметь меня вечным своим врагом, если не
хочешь потерять мое
уважение.
Она сейчас же увидела бы это, как только прошла бы первая горячка благодарности; следовательно, рассчитывал Лопухов, в окончательном результате я ничего не проигрываю оттого, что посылаю к ней Рахметова, который будет ругать меня, ведь она и сама скоро дошла бы до такого же мнения; напротив, я выигрываю в ее
уважении: ведь она скоро сообразит, что я предвидел содержание разговора Рахметова с нею и устроил этот разговор и зачем устроил; вот она и подумает: «какой он благородный человек, знал, что в те первые дни волнения признательность моя к нему подавляла бы меня своею экзальтированностью, и позаботился, чтобы в уме моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось бы это бремя; ведь
хотя я и сердилась на Рахметова, что он бранит его, а ведь я тогда же поняла, что, в сущности, Рахметов говорит правду; сама я додумалась бы до этого через неделю, но тогда это было бы для меня уж не важно, я и без того была бы спокойна; а через то, что эти мысли были высказаны мне в первый же день, я избавилась от душевной тягости, которая иначе длилась бы целую неделю.
Возникал тяжелый вопрос: в священнике для нас уже не было святыни, и обратить вынужденную исповедь в простую формальность вроде ответа на уроке не казалось трудным. Но как же быть с причастием? К этому обряду мы относились
хотя и не без сомнений, но с
уважением, и нам было больно осквернить его ложью. Между тем не подойти с другими — значило обратить внимание инспектора и надзирателей. Мы решили, однако, пойти на серьезный риск. Это была своеобразная дань недавней святыне…
Галактион объяснил, и писарь только развел руками. Да, хитрая штучка, и без денег и с деньгами. Видно, не старые времена, когда деньги в землю закапывали да по подпольям прятали. Вообще умственно. Писарь начинал смотреть теперь на Галактиона с особенным
уважением, как на человека, который из ничего сделает, что
захочет. Ловкий мужик, нечего оказать.
За ним уже установилась репутация миллионера, и Тарас Семеныч, по купеческому
уважению ко всякому капиталу, относился к нему при редких встречах с большим вниманием,
хотя и не любил его.
Уважения он и заслуживал, во-первых, как человек богатый и «не последний», и, во-вторых, как человек вполне порядочный,
хотя и недалекий.
— Послушайте, князь, я остался здесь со вчерашнего вечера, во-первых, из особенного
уважения к французскому архиепископу Бурдалу (у Лебедева до трех часов откупоривали), а во-вторых, и главное (и вот всеми крестами крещусь, что говорю правду истинную!), потому остался, что
хотел, так сказать, сообщив вам мою полную, сердечную исповедь, тем самым способствовать собственному развитию; с этою мыслию и заснул в четвертом часу, обливаясь слезами.
— Слушай, Парфен, если ты так ее любишь, неужто не
захочешь ты заслужить ее
уважение?
— Мне кажется, вы ко мне несправедливы, — сказал он, — ведь я ничего не нахожу дурного в том, что он так думал, потому что все склонны так думать; к тому же, может быть, он и не думал совсем, а только этого
хотел… ему хотелось в последний раз с людьми встретиться, их
уважение и любовь заслужить; это ведь очень хорошие чувства, только как-то всё тут не так вышло; тут болезнь и еще что-то! Притом же у одних всё всегда хорошо выходит, а у других ни на что не похоже…
— Ты знаешь, что мне пред тобой краснеть еще ни в чем до сих пор не приходилось…
хотя ты, может, и рада бы была тому, — назидательно ответила Лизавета Прокофьевна. — Прощайте, князь, простите и меня, что обеспокоила. И надеюсь, вы останетесь уверены в неизменном моем к вам
уважении.
Это лицо, состоящее в переписке (
хотя все-таки довольно редкой) с Евгением Павловичем и заслужившее настолько его внимание и
уважение, есть Вера Лебедева.
— Нет-с; позвольте-с; я хозяин-с,
хотя и не желаю манкировать вам в
уважении… Положим, что и вы хозяин, но я не
хочу, чтобы так в моем собственном доме… Так-с.
— Ну да, то есть я
хотела сказать: она ко мне приехала и я приняла ее; вот о чем я
хочу теперь объясниться с вами, Федор Иваныч. Я, слава богу, заслужила, могу сказать, всеобщее
уважение и ничего неприличного ни за что на свете не сделаю. Хоть я и предвидела, что это будет вам неприятно, однако я не решилась отказать ей, Федор Иваныч, она мне родственница — по вас: войдите в мое положение, какое же я имела право отказать ей от дома, — согласитесь?
Гости Карачунского из
уважения к знаменитому «приисковому дедушке» только переглядывались, а хохотать не смели,
хотя у Оникова уже морщился нос и вздрагивала верхняя губа, покрытая белобрысыми усами.
— Чего? да разве ты не во всех в них влюблен? Как есть во всех. Такой уж ты, брат, сердечкин, и я тебя не осуждаю. Тебе хочется любить, ты вот распяться бы
хотел за женщину, а никак это у тебя не выходит. Никто ни твоей любви, ни твоих жертв не принимает, вот ты и ищешь все своих идеалов. Какое тут, черт,
уважение. Разве, уважая Лизу Бахареву, можно уважать Зинку, или уважая поповну, рядом с ней можно уважать Гловацкую?
— Покраснеешь! — горячо соглашается околоточный. Да, да, да, я вас понимаю. Но, боже мой, куда мы идем! Куда мы только идем? Я вас спрашиваю, чего
хотят добиться эти революционеры и разные там студенты, или… как их там? И пусть пеняют на самих себя. Повсеместно разврат, нравственность падает, нет
уважения к родителям, Расстреливать их надо.
«Из любви и
уважения к ней, — продолжала моя мать, — не только никто из семейства и приезжающих гостей, но даже никто из слуг никогда не поскучал, не посмеялся над ее безумным сыном,
хотя он бывает и противен, и смешон.
— Но, mon cher, как
хотите, — воскликнул он, — при всем моем
уважении к вам, я должен сказать, что это просто детский каприз с вашей стороны.
Как ловкий плут, он, вероятно, уже проведал, какого рода эта птица, и, видимо,
хотел выразить ей свое
уважение.
И в среду, уезжая, ты тоже сделал несколько каких-то намеков на наше теперешнее положение, сказал и о ней — не оскорбительно, напротив, но как-то не так, как бы я
хотел слышать от тебя, как-то слишком легко, как-то без любви, без такого
уважения к ней…
Молодой офицерик с
уважением посмотрел на исхудалое лицо безрукого, неожиданно просветлевшее улыбкой, замолчал и снова занялся чаем. Действительно в лице безрукого офицера, в его позе и особенно в этом пустом рукаве шинели выражалось много этого спокойного равнодушия, которое можно объяснить так, что при всяком деле или разговоре он смотрел, как будто говоря: «всё это прекрасно, всё это я знаю и всё могу сделать, ежели бы я
захотел только».
— Хорошо-с, я поставлю вам переходный балл (это значило два),
хотя вы его не заслуживаете, но это только в
уважение вашей молодости и в надежде, что вы в университете уже не будете так легкомысленны.
Вам непонятно, что он защищает ее от обидчиков, окружает ее
уважением, «как маркизу» (этот Кириллов, должно быть, необыкновенно глубоко понимает людей,
хотя и он не понял Nicolas!).
Когда же, со всем
уважением к его летам и заслугам, пригласили его объясниться удовлетворительнее, то он
хотя и не мог представить никаких документов, кроме того, что «ощущал всеми своими чувствами», но тем не менее твердо остался при своем заявлении, так что его уже более не допрашивали.
— Все-таки странно! — произнес владыко, и при этом у него на губах пробежала такая усмешка, которою он как бы дополнял: «Что такое ныне значит масонство?.. Пустая фраза без всякого содержания!». Но вслух он проговорил: — Хоть отец Василий и не
хотел обратиться ко мне, но прошу вас заверить его, что я, из
уважения к его учености, а также в память нашего товарищества, считаю непременным долгом для себя повысить его.
Уважение к торжественному дню переходило у арестантов даже в какую-то форменность; немногие гуляли; все были серьезны и как будто чем-то заняты,
хотя у многих совсем почти не было дела.
Я видел также, что,
хотя новая книга и не по сердцу мужику, он смотрит на нее с
уважением, прикасается к ней осторожно, словно книга способна вылететь птицей из рук его. Это было очень приятно видеть, потому что и для меня книга — чудо, в ней заключена душа написавшего ее; открыв книгу, и я освобождаю эту душу, и она таинственно говорит со мною.
«Для начала, — думал Передонов, — надо выбрать начальство попроще и там осмотреться, принюхаться, — видно будет, как относятся к нему, что о нем говорят». Поэтому, решил Передонов, всего умнее начать с городского головы.
Хотя он — купец и учился всего только в уездном училище, но все же он везде бывает, и у него все бывают, и он пользуется в городе
уважением, а в других городах и даже в столице у него есть знакомые, довольно важные.
Больше всего она говорила о том, что людей надо учить, тогда они станут лучше, будут жить по-человечески. Рассказывала о людях, которые
хотели научить русский народ добру, пробудить в нём
уважение к разуму, — и за это были посажены в тюрьмы, сосланы в Сибирь.
Это предвидели в Багрове и нарочно отправили Елизавету Степановну, чтоб она по превосходству своего ума и положения в обществе (она была генеральша) могла воздерживать порывы дружелюбия простодушной Аксиньи Степановны; но простая душа не поддалась умной и хитрой генеральше и на все ее настойчивые советы отвечала коротко и ясно: «Вы себе там, как
хотите, не любите и браните Софью Николавну, а я ею очень довольна; я кроме ласки и
уважения ничего от нее не видала, а потому и
хочу, чтоб она и брат были у меня в доме мною так же довольны…» И всё это она исполняла на деле с искренней любовью и удовольствием: заботилась, ухаживала за невесткой и потчевала молодых напропалую.
Разумеется, тайна была открыта Алексею Степанычу, и он, несмотря на свое древнее дворянство, о котором довольно напевала ему семья, принял мещанку-торговку как добрую, родственницу своей жены, и во всю свою жизнь обходился с ней с ласкою и
уважением; он
хотел даже поцеловать грубую руку калачницы, но та сама ни за что на это никогда не соглашалась.
— Я учился географии давно, — сказал он, — и не очень долго. А учитель наш, несмотря на все
уважение, которое имею к вам, отличнейший человек; он сам был в России, и, если
хотите, я познакомлю вас с ним; он такой философ, мог бы быть бог знает чем и не
хочет, а
хочет быть нашим учителем.